«Рост - 174,4 сантиметра, телосложение – среднее… — писарь обмакнул перо в чернильницу и уставился на полицейского, диктовавшего словесный портрет задержанного. — Глаза – светло-карие… на груди – татуировка: корабль с фок-мачтой». Арестант сидел молча, не поднимая головы, назвался вымышленным именем — Григорьев.
Не только туристы, но и многие севастопольцы, пробегая по центру города, даже не догадываются, что здесь когда-то была тюрьма. Само здание сохранилось: там теперь – офисный центр.
Та самая камера
При реконструкции одну подвальную одиночную камеру, заброшенную с царских времен, с ржавыми, но целёхонькими дореволюционными кандалами и кроватью отдали Национальному музею обороны и освобождения Севастополя. И среди бутиков, автомоек и офисов появился… четвертый в России музей Александра Грина. Будущий писатель, а тогда эсер Александр Гриневский просидел здесь два года — с 1903 по 1905-й.
Главный человек в камере-одиночке сегодня — Владимир Адеев, создатель музея, художник, научный работник. Он и сам успел пожить на территории тюрьмы, где некогда содержался эсер Александр Гриневский: его отец в советские годы получил здесь служебную квартиру. И вошел в его жизнь Грин-узник, Грин-писатель, Грин-вдохновитель. Сказочные города из рассказов и романов писателя будто оживали в рисунках Владимира Адеева, он сделал множество иллюстраций, стал другом музея Грина — того, что в Старом Крыму.
А несколько лет назад в Севастополе начали переоборудование зданий бывшей городской тюрьмы, одно из помещений выбрал Владимир Адеев для музея. Начал роспись стен музея на собственные средства, скоро к работе присоединились друзья, знакомые и почитатели творчества Грина, кто помогал материально, а кто – морально. В городе нашлось немало людей, неравнодушных к идее художника.
«Думаю, Грин сидел именно в этой камере, — считает Владимир Адеев. — Он сам об этом писал в своих воспоминаниях: подвальный этаж, окно на одном уровне с землей. Окна остальных камер либо ниже, либо выше».
Стены расписаны картой Гренландии, узнаваемо повторяющей очертания окрестностей Севастополя, ведь писатель описывал в своих книгах реальные места города, наделяя их новыми именами. Например, Лисский маяк в жизни – Херсонесский, Сигнальный холм — Корабельная сторона, Община голубых братьев — Климентьевский монастырь, форт Циклоп — один из севастопольских бастионов. Это целая география от Грина.
В витринах — вещи тогдашнего тюремного быта, фотографии, гравюры, книги, морские канаты, модели кораблей, рукописи Грина: все так или иначе связано с его жизнью, его произведениями. Даже корабельные гвозди, марсельская черепица, узда, часть шпангоута, старинная шпора.
Бывший матрос, грузчик, банщик, писец, дровосек, сплавщик в рыбачьей артели, золотоискатель: к своим 23 годам Александр Грин пытался прибиться к разным людям, отыскать свое место в жизни. Потом оказался в солдатах, дезертировал: не думал, что опостылет муштра. Тогда-то он впервые прочитал одну из эсеровских брошюр, загорелся надеждой о лучшем будущем, и не только для себя.
Братья по партии
Эсеры не оттолкнули. Угрюмый молодой человек, который получил кличку «Долговязый», не годился для того, чтобы руководить другими или красиво погибнуть с бомбой в руках. Но у него оказался дар агитатора, он умел убеждать, объяснять, «зажигать» других.
Александр Гриневский открыл в себе писательский талант, сочиняя прокламации. Прочитав одну из его прокламаций, товарищ по революционной работе заметил: «А знаешь, Гриневский, из тебя мог бы получиться писатель».Грин приехал в Севастополь в двадцатых числах сентября 1903 года, снял комнату в доме № 6 на улице Театральной (нынешняя ул. Петра Шмидта). Там не было даже кровати, спать приходилось на брошенном на пол матрасе. Осмотрелся в городе. И вскоре принялся за работу, рыбацкие суденышки каждый день перевозили его через бухту на Северную или Южную сторону, где в условленном месте «из-за кустов, бугорков, камней» поднимались матросы. Он умел находить с ними общий язык.
Арестовали Грина быстро и буднично в ноябре 1903-го.
«В новеньком, недавно открытом, «еще с иголочки», здании севастопольской тюрьмы царили поистине либеральные порядки, — рассказывает Владимир Адеев. — При тюрьме имелись мастерские: слесарная, кузнечная, портняжная, сапожная и даже переплетная. Были школа грамоты и домовая церковь. Поутру надзиратели отпирали двери камер, заключенные могли ходить друг к другу в гости. Грин даже мог просить надзирателя поместить к нему в камеру заключенных, с которыми интересно было бы поговорить».
Но несвобода для него оказалась худшей из всех невзгод. «Отведенный в камеру, я предался своему горю в таком отчаянии и исступлении, что бился о стену головой, бросился на пол, в безумии тряс толстую решетку окна», — писал Грин.Уже после революции один из «сидельцев» так описывал тюремный быт: «Мы, заключенные разного сорта, жили дружной семьей: читали, пополняли свои знания, особенно в иностранных языках, играли в шахматы и морской бой, спорили о текущем моменте». Почти – идиллия, несравнимая с тяготами, которые довелось пережить Грину: голодом, осенними ночевками на схваченной заморозками земле, мыканьем по чужим дворам в поисках случайного заработка…
Братья-эсеры своего агитатора не бросили, подготовили побег. Через стену собирались перебросить веревку, на улице ждал экипаж, а у моря — судно, которое должно было увезти беглеца в Болгарию. Оповестили запиской Грина, но он все испортил сам. Он так волновался, так метался по тюремному двору, что обратил на себя внимание надзирателя.
После царского манифеста 17 октября 1905 года, когда выпускали из тюрем политических, Гриневский остался в камере — над ним висело обвинение в дезертирстве, и в знак солидарности еще несколько товарищей по борьбе отказались выйти на волю. У тюрьмы собралась демонстрация, севастопольцы требовали освободить всех политических. О волнениях в Севастополе доложили царю, в итоге появился новый документ, даровавший свободу остальным заключенным.