С этого начинался «воздушный» Крым. Потом были другие машины, иные испытания, множество военных аэродромов, не одна военная и космическая программа, так или иначе связанная с полуостровом.
Алексей Самолётов — человек, который снял множество фильмов о небе, авиации, космонавтах, о специалистах, благодаря которым очередной шаг в этой сфере становился успешным. Он привык отшучиваться, когда его спрашивают о фамилии и авиации: не псевдоним ли, чтобы подчеркнуть своё увлечение — «фамилия настоящая, приходится ей соответствовать!»
Испытатели парашютов
— Ваш последний фильм посвящён лётчикам-испытателям?
— Нет. Все привыкли, что испытатели — лётчики. А я снял фильм о парашютистах-испытателях, людях парадоксальнейшей профессии, о которой никто ничего не знал. На 272 миллиона жителей Советского Союза насчитывались пятнадцать человек, которые определяли, будут или не будут в стране воздушно-десантные войска, спасатели, будут или не будут гибнуть лётчики-испытатели. Как сделать парашюты, которые могут сесть в очаг пожара, как приземлить груз. Эти пятнадцать человек испытывали самые разные купола — от снаряжения диверсантов до парашютов для МЧС.
— Правда, что и дельфинов на парашютах собирались сбрасывать, якобы в Севастополе их и тренировали?
— Это байка, дельфинов и даже касаток перевозили на «Руслане» в специальных ваннах, но никто с парашютами их не бросал. Я разговаривал со всеми ведущими специалистами-испытателями, титулованными, компетентными, убедился, что дельфины-парашютисты — сказка. Мины к ним пытались цеплять, боевых дельфинов готовили, но в дело это не пошло.
— Вы фильмом довольны?
— Мы сделали очень неплохое кино. Но — другое, не то, что изначально задумывалось. Потому, что столкнулись с неразрешимой проблемой. Пройдя все круги ада под названием «бюрократические согласования», пробились в Институт парашютостроения, где есть комната, заваленная плёнками. Всё съёмки испытания — не оцифрованы, до сих пор не разобраны. И люди, которые знают, что именно на такой или этой плёнке, уже ушли из жизни.
— Но какие-то свои открытия во время этой работы сделали?
Мы нашли ключевой момент. Гениальный академик Гай Ильич Северин, который изобрёл шланги для заправки самолётов в воздухе, руководил разработкой скафандра для космонавтов, систем жизнеобеспечения космических кораблей, придумал катапультное кресло, единое для всех самолётов и вертолётов. Эта платформа используется и на космических челноках, и в истребителе, и в самолёте гражданской авиации. Что понял Гай Ильич? Что лётчик, который осваивает многие типы самолётов, вырабатывает механическую память движений, и если он с одной модели кресла пересядет в другую, то если возникнет чрезвычайная ситуация, он потеряет доли секунды, которые могут стать решающими для спасения.
Мы нашли плёнку, на которой произошла главная трагедия катапультного кресла: погибает парашютист-испытатель Валентин Гнилович. Был очень сильный удар от перегрузки при выбросе из кресла, возможно, был поврежден позвоночник, катапультировался он с большой высоты. Парашютист не мог снять гермошлем, а снесло его в воду: несколько глотков воды вместо воздуха — и человек погиб.
— Насколько большой «задел» оставило советское прошлое?
— Много чего делалось для обороны страны. С другой стороны, эти наработки никогда не отдавали людям. Я даже не буду касаться авиации и космоса, вот самый простой пример: относительно недавно появились популярные у охотников, рыболовов и даже фотографов жилеты с множеством карманов. А это обычная армейская «разгрузка», секретная военная разработка, вот почему нельзя было тогда поделиться ею с гражданскими? Один мой приятель недавно опубликовал в Фейсбуке картинку «Помощник в гараже»: стоит такса в попонке с множеством кармашков, в которых — разные гаечные ключи. Друг на четырёх лапах поднесёт инструмент хозяину в любую минуту!
— Это же хорошо, что «наследство» с того времени осталось немалое, а чего не хватает?
— Сегодня я бы говорил о другом: при всей имеющейся инфраструктуре, мы отстаём в технологиях. Так и не развили малую авиацию, так и не привыкли к тому, что человек может свободно перемещаться. Я перемещаюсь из города в город часто: то улетал в Новосибирск, то в Нижний Новгород, то в Симферополь, если есть необходимость, я могу сегодня оказаться в Европе. Но был бы свой самолёт, я бы предпочёл его машине. Прилетел, приземлился, поставил на парковку, пошёл по своим делам, сделал их — поскакал в аэропорт и улетел. Вот этой мобильности в нашей стране — нашей осёдлой стране, не хватает. Её нет и в головах людей и, боюсь, в ближайшие два-три десятилетия, не появится.
— То есть, мы, россияне, домоседы?
— Да, причём порой стремление оставаться на месте, вредит самим людям. Народ пытается из «насиженного» места выжать как можно больше. Нет, чтобы поехать осваивать Дальний Восток: вот же, гектар земли дают! Нет, будем дальше сидеть под Курском, Воронежем, будем жаловаться, что у нас нет зарплаты, что все плохо, скучно и бесперспективно, но пальцем не пошевелим. Привыкли, что за нас что-то решают, что-то дают.
— Правда, что у вас не раз получалось предсказать какие-то события?
— Да, мы как-то даже с женой над этим подшучивали. Она утверждала, что если бы эти прогнозы делал за день-два до события, а не за несколько лет, меня бы уже давно на руках носили. А если серьёзно, то эти прогнозы не по наитию сделаны, я просто собираю и анализирую информацию. Два года назад был написан сценарий фильма про эпидемию лихорадки Эбола, там у меня заболевала девочка-англичанка, её спасали русские врачи. В реальной жизни заболела девочка-француженка, которую спасли русские врачи. В фильме у меня специалисты разрабатывают вакцину, в жизни, осенью отечественное НИИ подало заявку на патент вакцины.
Всех касается
— У вас осталось сожаление о большой стране, в которой вы выросли?
— Недавно читал воспоминания Григория Явлинского, видевшего развал Союза изнутри. И как бы наши господа-либералы не говорили о том, что «ту коммунальную квартиру нужно было расселять», внутри каждого из нас, родившегося в Союзе, осталось ощущение огромной страны. Но большинство людей из моего круга в душе, в мыслях и не отсоединяли Крым от нашей страны, как я внутри себя не отсоединял Украину, Казахстан. Мои друзья живут во многих странах по всему миру. Знаете, что самое страшное было сделано во времена Союза, с самой революции 1917 года? То, что планомерно «выкашивалась» история каждого дома, каждой семьи. А каждому из нас нужно знать свои корни, гордиться ими. Неважно, были его предки мастеровыми, крестьянами, большими артистами или учёными. В Англии хозяин какого-нибудь деревенского паба с гордостью рассказывает о своих предках, владевших этим заведением несколько столетий назад.
— Многие говорят, что появилось ощущение: мир сходит с ума, всё перемешалось, сдвинулось. Что вы об этом думаете?
— А это всё не вчера началось, сегодня ситуация достигла накала, взорвалась. Я всегда говорил: нельзя события в других странах, даже самых отдалённых, воспринимать с позиции «меня это не коснётся». Нет, история цапнет всех! Когда я влез в проблемы Средней Азии в начале 90-х, уже говорил, что нахрапом ничего решить не удастся. Нужно изучать эти вещи, искать решения.
— Крым в ваших планах на будущее фигурирует?
— Если хватит времени и денег, хотел бы восстановить уникальную историю Коктебеля, где, благодаря Волошину, образовалось уникальное единение физиков и лириков. Там были Булгаков, Бартини, Туполев, Королёв, многие другие. Очень хотелось бы всё это сложить.
Меня часто спрашивают, почему я такое предпочтение отдаю авиации. В ней сошлось всё: новые технологии, скорости, наработка инфраструктуры на земле, медицина, физика, математика. Сколько было написано и придумано удивительных книг, фильмов!
А ещё авиация даёт самое чёткое понимание о точке невозврата, после которой невозможно принятие другого решения. Разбегаешься по полосе, достиг определённой скорости, возникает подъёмная сила крыла — и дальше только взлёт. Вот мы движемся по жизни, и однажды, накопив силы и опыт, приходим к такому рубежу, до него еще можно подумать: тормозить — или взлетать. А дальше — точка невозврата.
— Наверное, и для всей страны есть такая точка. А Россия уже взлетела?
— Катится по полосе, разбегается. Мы не пришли ещё к точке решения, должно совпасть слишком много факторов.