4 июля 1942 года была убита Софья Пастак — женщина, ставшая для Крыма символом человечности, самоотверженности и героизма. Свой личный подвиг она совершила в короткий, но один из самых страшных периодов оккупации полуострова. Тогда фашисты уничтожали детей от смешанных браков. Подробнее – в нашем материале.
Талантливый химик
Массовые акции по «зачистке» Крыма от еврейского населения прошли в конце 19941 и начале 1942 года. В каждом городе и почти в каждом селе были свои противотанковые рвы, овраги, ямы, колодцы, в которых навсегда остались десятки тысяч людей. Они, по мнению нацистов, не имели права на жизнь.
Но тогда детей, у которых евреем был один из родителей, не трогали. Эту «акцию» отсрочили до июля, в разных городах и районах Крыма она началась с разницей всего в несколько дней.
У 44-летней Софьи Абрамовны Пастак детей не было. Не сложилось с семьей — может потому, что жизнь свою она посвятила науке.
Повезло ей в том, что желание учиться в семье поддерживали. Отец был известным ученым-садоводом, селекционером, крупным землевладельцем. Софья после окончания гимназии училась на физико-математическом отделении Санкт-Петербургских высших женских курсов. Но заканчивать образование ей пришлось в тяжелые для всех крымчан времена — во время Гражданской войны, после окончательного установления Советской власти в Крыму. Свой диплом специалиста-химика Софья Пастак получила в 1923 году.
На знаменитом Сакском озере с лечебной грязью была организована наблюдательная станция, куда и пришла работать молодая женщина. В 1929 году стала заведовать станцией.
Само озеро и лечебные грязи стали тем самым «делом жизни» Софьи Пастак. Она изучала водный режим озера, его иловые отложения, стала инициатором постоянного наблюдения за процессами, происходящими в озере, собирала информацию о прошлом грязевого курорта.
Софья Пастак не стала эвакуироваться, когда началась война. Как и многие другие крымчане, она верила, что полуостров немцам не взять. Но они все-таки сюда пришли.
Караимов, к числу которых принадлежала Софья Абрамовна, фашисты не трогали. То есть, вообще-то убить могли любого крымчанина, невзирая на национальность — как нелояльного к «новой власти», но истреблять целый народ они не планировали. Право жить отнимали у евреев, крымчаков и цыган.
Пешком через город
Сестра Софьи Пастак — Анна, вышла замуж за руководителя Крымской филармонии, еврея Аркадия Брискина, растила троих детей. Двое старших, уже взрослых, жили в Ленинграде, учились в консерватории. Младшая, Валерия, оставалась с матерью в Крыму.
«Анна Абрамовна, у которой, по-видимому, было караимское удостоверение личности или соответствующая запись в ее советском паспорте, не пустила свою дочь Валерию Брискину на еврейский сборный пункт, — сообщил «АиФ-Крым» историк, востоковед, специалист по истории и этнографии народов Крыма доктор философии в современной истории Оксфордского университета Михаил Кизилов. — Она спрятала 17-летнюю девушку в доме своей сестры. Помимо Брискиной, Софья Пастак также прятала в своем доме еще одну еврейскую девушку — Веру Редкину. 3 июля 1942 года, когда Анна Брискина (Пастак) навестила свою дочь у Софьи Пастак, соседка сообщила в гестапо, что та прячет евреев».
Валерия Брискина, несмотря на юный возраст, считалась талантливой пианисткой. Вере Редкиной было 18 или 19 лет, она была студенткой. Обстоятельства ареста Анны Пастак доподлинно неизвестны, по одной из версий она не была в тот момент дома у сестры, ее арестовали и казнили в Евпатории. По другой, схватили на квартире у Софьи, но зачем-то увезли в Евпаторию. Но так получилась, что единственным родным человеком рядом с Валерией оказалась Софья Абрамовна.
Сакчане после войны рассказывали, что Софье Пастак предлагали жизнь — возможно, ее ценность как специалиста перевешивала такое «преступление», как сокрытие евреев. Но она отправилась на расстрел со своей племянницей и другими детьми от смешанных браков, найденных фашистами.
«В селе Лесновка — тогда оно называлось Горопашник, были расстреляны еврейские дети и Софья Абрамовна Пастак, — рассказала директор музея краеведения и истории грязелечения (Саки) Надежда Латышева. — Посреди поля там стоит памятник. Софья Пастак встала добровольно в колонну с детьми, держа племянницу за руку и успокаивая всех их. Сбор был у центрального входа в парк, тогда это была автостанция. И вот, через весь город они шли пешком в это село... Наверняка дети плакали. Неизвестно сколько их было, но раз упоминается колонна — наверное, не меньше двух десятков. Когда я там побывала, на меня огромное впечатление произвела тропинка, протоптанная через поле к памятнику. Значит, люди не забывают эту трагедию, они ходят туда, на эту могилу».
«Не отдам!»
Во время июльской трагедии 1942 года только в Керчи шла «охота» не только на детей, но и на взрослых. Дело в том, что город дважды пережил фашистскую оккупацию. И во время первой захватчики просто не успели уничтожить крымчаков, которые жили в сельской местности. Вот в июле они этим и занялись
«Гражданка Телегунова, проживающая по II-й Ажимушкайской улице, показала: «Видела, как немцы на двух-трех автомашинах подвозили к противотанковому рву граждан города, ставили их вдоль рва и расстреливали», — приводятся показания свидетелей в акте о массовом расстреле фашистами керчан в Аджимушкайском рве.
А вот что вспоминала другая очевидица, Демченко: «Видела, как подходила серая закрытая машина, откуда два немца выкидывали в ров детей».
Симферополец Евсей Гопштейн в своем дневнике описывал, как забирали детей от смешанных браков: «Пришли к армянину Апремьяну, женатому на еврейке, за четырехлетним ребенком от этого брака... Отец не захотел отдать ребенка, и тогда немцы увели обоих. Отцу предлагали отказаться от ребенка, и тогда обещали выпустить его. Он от предложения отказался... У инженера Пущеровского забрали пятилетнего мальчика, внука».
Душераздирающую сцену в своих записках описал житель Симферополя Хрисанф Лашкевич. Он своими глазами видел, как по улице Студенческой, к гестапо, гнали старуху с ребенком.
«Женщина русская, лет пятидесяти, полная, простоволосая, в сером платье, в стоптанных комнатных туфлях, очевидно захваченная как была, — описывал он. — Лицо ее было мокро от слез, глаза закатывались под лоб. Она непрерывно всхлипывала и что-то пыталась говорить на ходу. Наконец у нее вырвался вопль: «Не отдам!» Прелестная девочка лет четырех была у нее на руках и ручонками крепко обнимала шею женщины. Испуганное и тоже мокрое от слез личико смотрело из-за плеча женщины на шедшего за ними мужчину. Это был еще крепкий старик лет шестидесяти, но до того расстроенный, что у него тряслись руки, ноги спотыкались, палка в руках тыкалась в разные стороны».
Прохожие на улице останавливались, вытирали глаза. Лашкевичу пояснили: потащили на казнь еврейского ребенка, бабушка и дедушка отказались его оставить. Есть в его дневнике другие страшные истории тех дней. О вдове еврея Кругликова Валентине Пациориной, которая переехала на новую квартиру — чтобы не было рядом людей, знавших ее семью. Но староста квартала все равно раскрыл ее тайну. И сначала обирал женщину, заставляя отдавать ценные вещи, потом изнасиловал женщину, а 10 июля сдал гестаповцам. Пациорина детей не оставила, и пошла с ними на казнь.
Так же поступила Екатерина Маковер, состоявшая в браке с евреем. Предпочла погибнуть вместе со своей восьмилетней дочерью. Инженер Ефремов пошел на казнь с пятнадцатилетней дочерью.
«Русские отцы не делят своих детей по расам», — записал тогда Хрисанф Лашкевич.
