Март 1942 года стал для крымчан первой весной в фашистской оккупации. После массовых расстрелов, которые прошли зимой, казалось, что «новые хозяева» полуострова уже продемонстрировали максимально возможную меру жестокости. Однако все только начиналось... «АиФ-Крым» вспоминает о трех страшных событиях марта 1942 года.
Прибыл черный фургон
В Симферополе не хватало лазаретов. Слишком много сюда поступало раненых и покалеченных солдат рейха из-под Севастополя — город-крепость продолжал перемалывать фашистские войска.
Комендант Симферополя Георг Криммель получил рапорт от санитарной службы: её сотрудники присмотрели подходящее для лазарета место. Что ценно — как раз медучреждение. Вот только его продолжали занимать «лишние люди»: душевнобольные.
В психиатрической больнице на улице Розы Люксембург на момент оккупации их было больше. Но после того, как немцы выгребли продуктовые запасы, оборудование, инвентарь, больные, несмотря на все усилия медперсонала, гибли один за другим. Из примерно 700 человек в живых остались 450.
7 марта 1942 года во двор психиатрической больницы вошел отряд эсэсовцев, подъехала большая машина с закрытым кузовом — что-то вроде черного фургона. Офицер поинтересовался, все ли пациенты на месте, приказал привести тех, которые находились на разных хозяйственных работах.
Из палат к выходу потянулись люди. Многие от голода или от болезни шли с трудом, их подгоняли прикладами. Лежачих выносили на одеялах и укладывали в кузов.
После того, как машина загружалась, весь медперсонал запирали в помещении. Водитель включал двигатель, а офицер по часам засекал время, а затем давал команду отправляться. Примерно через полчаса машина возвращалась.
«Уехать» в душегубках должны были все. И уже вылечившиеся, но не добравшиеся домой, пациенты в ремиссии, физически здоровые трудоспособные люди.
«У нас была больная Лебединская Лида возрастом около 30 лет, которая у нас лежала месяца три, — вспоминала медсестра Надежда Стевен. —К упоминаемому моменту была здорова, оставалась у нас только оттого, что не имелось сообщения с Ялтой. И вот она выскочила из машины, упала перед немцами на колени, стала просить не увозить ее, говорила, что у нее в Ялте двое детей, что она совершенно здорова. Немцы что-то крикнули, один из них поднял ее с земли и подсадил в машину».
«Когда я проходила мимо 2-го женского отделения, от него отошла машина, очень большая, крытая, и невдалеке остановилась, — вспоминала санитарка Антонина Кузнецова. — В машине были слышны женские голоса, причем не похожие на обычные, а приглушенные, в которых можно было разобрать слова мольбы: «о, Боже мой», и другие... Шорох в машине и голоса постепенно стихали, и тогда я ушла, поняв, что больные уничтожены».
Цыганский котелок
В Крыму вместе с евреями и крымчаками уничтожали цыган. Причем к этому времени сама политика Германии в отношении этого народа несколько изменилась: тех из них, кто выжил в Европе после тотального геноцида, вроде бы оставили в покое.
Но организатор массовых убийств, начальник айнзатцгруппы Д в районе действий 1-й немецкой армии штандартенфюрер СС Отто Олендорф имел на этот счет свое мнение. На Нюрнбергском процессе он утверждал, что цыгане «занимались шпионажем», поэтому они — угроза безопасности Германии. И он решил ещё зимой «цыганский вопрос» в Симферополе.
А в марте 1942-го его последователи принялись «чистить» Джанкой, где тоже жили цыгане.
Через два с лишним года после этой трагедии на телах сохранилась одежды: пестрые платья женщин, яркие рубашки мужчин. Подобрали в том рву котелок — кто-то прихватил его с собой, не веря, что впереди смерть. Члены комиссии, присутствовавшие при раскопках, вынуждены были осматривать тела — и констатировали, что пулевых отверстий нет. Но «конечности трупов застыли в различных, судорожно изогнутых положениях».
Никого не опознали — и не только потому, что это трудно сделать, спустя два года. Некому было опознавать.
«Акция» в Лаках
Во время оккупации Крыма фашисты сожгли полностью 127 деревень и сел. Большинство — во время организации «мертвой зоны» возле лесов. Чтобы лишить партизан любой поддержки и помощи от местных жителей.
Но были и такие поселения, которые уничтожались «в назидание остальным».
23 марта 1942 года настала очередь села Лаки в Бахчисарайском районе. О проведении «акции» распорядился лично командир полиции и службы безопасности Крыма оберштурмбанфюрер Пауль Цапп.
Лаки стала вторым по счёту селением, уничтоженном за связь с партизанами. Жители действительно серьёзно помогали им — продуктами, одеждой, укрывали и лечили раненых.
Партизаны опасались за жителей. Командир Бахчисарайского отряда Владимир Лели успел организовать переезд нескольких семей в другие деревни: доставал пропуски, выяснял насчёт домов для них... Но всех переселить не успели.
К деревне выдвинулись четыре десятка полицаев, подразделение СД, батальон крымскотатарских добровольцев. Как заявил офицер, командовавший операций, предстояла «борьба с партизанами».
Село окружили со всех сторон, жителей выгнали на улицу. Отделили часть людей, и полтора десятка полицейских погнали их в Бахчисарай. Уже там кого-то расстреляли, кого-то определили на принудительные работы.
В тот день были расстреляны и сожжены 38 человек. Ту самую женщину с грудным ребенком, горевшую в собственном доме, звали Елена Гавало, ей было 37 лет. А малышу — восемь месяцев. Ее племянник Юрий Спаи, один из выживших, рассказывал, что тетю живой привязали к кровати, а младенца бросили в огонь. Елена кричала, пока на нее не обрушилась прогоревшая крыша.
Каратели переночевали в селе, а утром следующего дня подожгли оставшиеся дома. Не уцелел ни один из 87 дворов, а на пепелище уцелели только руины храма Святого Луки.
После освобождения Крыма в село вернулись несколько десятков человек из тех, кто был угнан из греческого села Лаки. Их депортировали вместе с другими греками в июне 1944 года.
