Продолжается работа по рассекречиванию и введению в научный оборот материалов из архива УФСБ России по Республике Крым и городу Севастополю. Они открывают новые факты и дополняют уже известные истории о времени оккупации полуострова. В том числе — и о судьбах людей.
«Ой, война, война!»
Их жизни в глазах оккупантов и помощников-коллаборационистов ничего не стоили. Арестовывали и казнили не только заброшенных в немецкий тыл наших разведчиков, не только партизан и подпольщиков. Убивали заложников, «подозрительных» — и просто тех, кто оказался на пути «стражей нового порядка». Те палачи, которые после освобождения Крыма были изобличены, признавались, что имен и фамилий своих жертв не помнят. Слишком много их было...
В конце феврале 1944 года в тайную полевую полицию («Гехайме фельдполицай», ГФП), действовавшую в Восточном Крыму, привезли членов подпольной организации из поселка Семь Колодезей. Семнадцатилетний переводчик ГПФ-312 Альфред Ламп принял участие в «допросе» — точнее, в истязании одного из арестованных. Бил кулаками по лицу, выкручивал руки, потом утомился — и ушел из помещения.
«Вскоре я услышал душераздирающий крик из комнаты допросов, — вспоминал он. — Тогда мне кто-то из карателей рассказал, что арестованного обернули в красное знамя, изъятое у него, и подожгли». Имя этого человека Лапм не помнил.
Резиденцией ГФП-312 стала одна из школ в Феодосии. В ее дворе, где когда-то играли и шумели дети, теперь убивали советских людей. Из рассекреченных документов известно всего о нескольких «акциях» — тех, что запомнились обвиняемым и свидетелями. Например, в сентябре 1943 года секретарь ГФП-312 Кламмт и переводчик Михельсон расстреляли шесть или восемь девушек. Их имена неизвестны, дошла только такая подробность: во время экзекуции, одна из них, видя, как убивают других, громко кричала: «Ой, война, война!»
Переводчики в этом подразделении не были наблюдателями: они пытали, расстреливали, проявляли инициативу — то ли из желания выслужиться, то ли опьяненные властью. Осенью того же года переводчики Ламп и Нурберг ехали на маслозавод в деревню Китень (Керченский полуостров). Увидели, как по дороге шли двое ребят лет 18-20. Ламп заметил, что их одежда и обувь припорошены серой пылью — так выглядели люди, которые побывали в каменоломнях. На Керченском полуострове множество старых выработок, в подземельях во время фашистской оккупации скрывались и гражданские, и военные.
Парней остановили. Ламп заставил их сесть в машину, доставил в Семь Колодезей, где у тайной полиции тоже было помещение для «работы». Ребята говорили, что к партизанам отношения не имеют и ничего о них не знают, а просто ходили на рыбалку. В их карманах нашли фитиль из ниток, кусочек кремня, напильник, перочинный нож. Ни фамилий, ни места жительства юношей даже не спросили: от них требовали признаться в том, что являются партизанами. Их избили — сначала кулаками. Потом резиновыми дубинками. Затем переводчик зажег тот самый, найденный при обыске фитиль, и стал прижигать арестованным кончики носов... Они ничего нового не сказали — скорей всего, потому, что нечего было. На следующий день их поочередно вывезли, и в камеры они уже не вернулись.
Помнили «избранное»
Леопольда Ландсмана на «хлебное место» — в тайную полевую полицию, устроила мать. Он радовался пайку, обмундированию, возможности время от времени приносить домой «внеплановые» деньги и вещи. Ему после освобождения Крыма удалось избежать разоблачения. Осел в Риге, трудился бригадиром на радиозаводе. Был арестован уже в 1960 году. В протоколах допроса, написанных сдержанным языком, видно, как искренне он недоумевает: зачем, спустя столько лет, от него требуют вспоминать фамилии жертв. Их же было так много!
«Со следователем Густавом Бильдт... в январе 1944 года мы допрашивали одну девушку-партизанку, фамилии ее и откуда она, не знаю... Вначале с нее была сорвана фуфайка и Бильдт избивал ее резиновой дубинкой с проволокой по различным частям тела, но девушка продолжала молчать... Я держал ее за руки, а Бильдт сел на ноги и бил ее резиновой трубкой по голому телу... От этого истязания тело девушки, особенно спина, было страшно изуродовано, можно сказать, что это был сплошной кусок мяса».
Вот другой фрагмент показаний Ландсмана: «Мне пришлось участвовать в допросе одного мужчины, который, кажется, был жителем с. Изюмовки, фамилии его не помню. Из примет его помню, что он был средних лет, худощавый, среднего роста, из одежды имел военную шапку... Бильдт избивал его резиновой трубкой с проволокой внутри».
Одежда, лица, цвет волос, даже обстоятельства допроса — например, встреча в коридоре с другим переводчиком, который «проносил мимо окровавленные щипцы для выдергивания ногтей», спустя полтора десятилетия в памяти остались. Но не имена — палачам они были ни к чему.
Данные тех, кто попадал в в тайную полевую полицию или лагеря, конечно, фиксировались для архива. И сотрудник, в чьи обязанности входило регистрировать дальнейшую их судьбу — в том числе, и уничтожение, это делал. Но те, кто допрашивали и пытали, обычно тоже «досье» на жертв имели. Однако подробности про «отработанный материал» довольно быстро забывали — поток арестованных был большой.
Факт
Из показаний свидетеля Николая Кузьменко (бывшего сотрудника ГФП-312) о выманивании и уничтожении мирных жителей, скрывавшихся в Багеровских каменоломнях в феврале 1944 г.:
«Немцы переодели служивших у них добровольцев в форму солдат Советской Армии, перекрасили танк под советский, и у входа в катакомбы начали кричать: «Ура!»... Люди, видимо, поверили, что пришли советские войска. Поэтому вышли из каменоломен, после чего сразу же были доставлены в лагерь... В числе арестованных были мужчины, женщины, дети. Часть этих людей умерли от голода и болезней, а оставшиеся в живых на двух или трех автомашинах были вывезены за поселок Семь Колодезей и у отдельного кургана расстреляны».
Прощание у расстрельной ямы
Во время расстрелов, когда приходилось забирать обреченных людей из лагерей, в памяти палачей застревали не лица, а какие-то подробности, отличавшие одну казнь от другой.
Например, во время уничтожения тех самых, скрывавшихся в Багеровских катакомбах людей, свидетель Кузьменко перечислял забрызганные кровью очки унтер-офицера Рока, деловитые распоряжения лейтенанта Рудольфа Циммера, возглавлявшего отделение ГФП-312 в Семи Колодезях. Вспоминал, как сотрудник тайной полевой полиции Николай Оленченко схватил за ноги ребенка, ударил о землю, а затем бросил в яму.
«Зуб Василий бил детей прикладом по голове и топтал ногами младенцев. Дубогрей убивал детей прикладом и расстреливал из карабина, а Капотин Николай брал детей одной рукой за шею, поднимал кверху, стрелял из пистолета и бросал в яму», — описывал эту казнь Кузьменко.
Многие женщины падали в обморок, и их просто бросали в яму. Когда ту стали закапывали, слышались стоны — и, по распоряжению Циммера, каратели открыли огонь по недобитым. Когда уезжали, из-под земли еще были слышны стоны.
Василий Зуб, садистские наклонности которого отмечали «коллеги», припомнил, как во время одного из массовых расстрелов в марте 1944 года, было «проявлено снисхождение». «Соскочили с машины две девочки, им было не более 14-15 лет, и они свободно пошли впереди меня, одна чуть ли не рядом, просят разрешения попрощаться. Говорят: «Моя двоюродная сестренка». Одна из них была в легонькой жакетке, другая в легком демисезонном пальто, без головных уборов. Не доходя до ямы 2-3 шага, я сказал Капотину, он разрешил проститься... Они троекратно расцеловались, а слезы брызнули у них ручьем, я не выдержал и отвернулся».
Кстати
Из показаний переводчика ГФП-312 Альфреда Лампа:
«Выехали в немецкую воинскую часть, дислоцировавшуюся в деревне, названия не помню... Вызывали и допрашивали гражданских лиц, работавших на кухне, которые были заподозрены в проведении подпольной работы против немцев и в связях с партизанами. Это были, в основном, женщины, жители деревни... Всего мы допрашивали четырех женщин, но сколько привезли их в Старый Крым я теперь не помню, и о судьбе этих женщин не знаю».
