Палачи и «мелкая сошка». Как Крым «зачищали» от сотрудничавших с врагом

Передовые части Красной Армии в апреле 1944-го крымчане встречали со слезами. Люди норовили обнять шагающих мимо солдат, дотронуться до них, мальчишки тянули руки к танкистам — вдруг да подхватят кого-то и провезут на броне. Войска уходили дальше вглубь полуострова, оставляя в освобождённых городах госпитали, военные комендатуры и «особистов» воинских частей. Для них начиналась большая работа.

От старосты до уборщицы

Продавец сельского магазина в колхозе «Путь Ильича» Сеит Черман осенью 1941 года сделал просто блестящую карьеру. Вместо прилавка, актов о приёме товара, мешков с крупой и бочек подсолнечного масла — служебный автомобиль, шикарная обстановка, почтительность и уважение в голосе тех, кто знал его прежде. Может, не почтение, а страх, это ещё лучше, больше приличествует начальнику политической полиции при СС в Алуштинском районе.

Начальник полиции Зуйского района Мефодий Чечёткин своим примером показывал подчинённым, что он вовсе не кабинетный работник. Он практиковал пытки и избиения, лично расстреливал военнопленных и мирных жителей района, на совести у него как минимум 70 человек. Староста этого же района Плаксин лично не убивал, зато отлично справлялся с разграблением колхозов, вывозом всего добра, что приглянулось новым хозяевам. Собирал списки молодёжи для угона в Германию.

Таких, с кровью на руках и активно выслуживавшихся перед фашистами, искали в первую очередь. «Случалось даже, что особые отделы исполняли сразу и репрессивные функции, — рассказывает кандидат исторических наук, преподаватель Крымского федерального университета Дмитрий Омельчук. — Например, партизан Андрей Сермуль приводил в своих воспоминаниях эпизод, когда особый отдел 8-й Воздушной армии в Бахчисарае арестовал четырёх карателей и тех сразу же повесили. По-видимому, такой случай был не один».

Сразу после освобождения Крыма вопрос, кто как жил, как вёл себя в оккупации, вдруг встал перед десятками тысяч людей. Те, кто не были убиты, замучены в лагерях, насильно вывезены в Германию, не умерли от голода, зачастую обязаны были оправдываться, доказывать, что не по своему желанию работали на врага — они пытались выжить. А люди из «органов» интересовались всеми, от железнодорожника и мелкого клерка управы до электромонтёра и уборщицы немецкой воинской части.

После Керченско-Феодосийской десантной операции 1942 года, когда на три с небольшим месяца Керченским полуостров снова стал советским, «работа» с теми, кто успел посотрудничать с врагом, была очень жёсткой. Пожалуй, считает Дмитрий Омельчук, власть не понимала сама, что с этими людьми делать. «Потому и расстрелы были поголовными: остался механиком в типографии работать — расстрелять, работал, как и раньше, пожарным — приговорить к расстрелу, — перечисляет он. — Понятно, что вина назначенного немцами городского головы Токарева — к слову, он занимал эту же должность в 1919 году при белых, была несопоставима с провинностью какого-нибудь слесаря. Но были ситуации, когда сформулировать обвинение оказывалось нелегко. Так, после десантной операции в муниципалите Феодосии отыскали заявления местных женщин, выразивших согласие работать в организуемом немцами борделе. Сразу же их арестовали и выслали за пределы полуострова».

Но в 1944 году существовала уже отработанная схема действий. За год до этого в партизанские отряды были заброшены специальные группы из работников органов, которые составляли списки всех, кто активно сотрудничал с врагом. Кроме того, сохранилась часть агентурной сети, подготовленной до оккупации полуострова — и эти люди, кроме оперативных сведений, помогали пополнять «реестр» коллаборационистов.

Странная «лотерея»

Конечно, люди, больше всего запятнавшие себя сотрудничеством с врагом, стремились уйти с германскими частями. И немецкая пропаганда делала всё, чтобы к такому же решению пришла и «мелкая сошка». Желающих (вместе с насильно согнанными и содержащимися в лагерях) грузили на корабли, отходящие в Румынию. Смысл в этом был такой, чтобы советские лётчики, увидев большое количество гражданских на палубах, не бомбили суда. Так что, большое количество своих сторонников немцы вывезли. Но были и те, кто рассчитывали как раз «отсидеться» там, где жили во время оккупации.

Лаврентий Берия в одном из своих донесений Сталину о положении дел в Крыму, докладывал о значительном количестве заявлений в органы милиции. Удивляться этому не приходится: большинство крымчан за два с лишним года настрадались, потеряли близких, а сотрудничавшие с оккупантами жили намного лучше и безопаснее. Потому и сдавали их, как говорится, по полной программе.

Нормативные документы, позволявшие отделить палачей от «помощников» вражеского режима, к этому времени уже имелись. Те, кто активно сотрудничал с фашистами или запятнал себя кровью — изменники. Рассчитывать они могли на расстрел или внушительный срок в лагерях. Для остальных наказание могло быть мягче, а некоторых наказывать не рекомендовалось: если те просто оставались на своих рабочих местах.

Многих брали далеко не сразу, аресты продолжались до конца 40-х годов и даже в 50-х. Даже упоминание в оккупационной прессе могло лечь в основу обвинения. Скажем, изъявил староста общины «Немецкий Барин» Колайского района Григорьев благодарность немецким военным за помощь в тушении пожара — на карандаш Григорьева. Была восторженная заметка об открытии в Симферополе первого частного кафе «Кулинар» — значит, есть фамилии владельцев, которые могли быть немецкими осведомителями.

Виктор Мальцев, служивший при немцах какое-то время городским головой Ялты — в прошлом репрессированный, освобождённый и даже перед войной назначенный начальником одного из санаториев, свои услуги предложил «новым хозяевам» сразу, как те вошли в город. И даже написал книгу «Конвеер ГПУ», получив за неё гонорар в 500 марок. Так вот, в Крыму осталась его сожительница, Юлия Яковлева — и она получила 10 лет лагерей, поскольку помогала Мальцеву работать над рукописью.

«Всё-таки это была своего рода лотерея: пять лет лишения свободы, семь, десять — кому как везло, — считает Дмитрий Омельчук. — Я пересмотрел не одну сотню дел, и чёткой закономерности не увидел. К тому же, по мере приближения нашей армии, многие люди осознали: за небезупречное поведение надо будет отвечать. Поэтому сразу же после освобождения появилась масса «липовых» подпольщиков, которые заявляли о своей антифашистской деятельности. Члены никогда не существовавшего «отряда имени Чапаева», якобы действовавшего в одном из степных районов, до 60-х годов доказывали, что были активными участниками сопротивления. Мне встречались десятки документов, в которых комиссия по истории ВОВ констатировала: такой-то подпольной группы не существовало, такого-то отряда не было. Держал я в руках справку, выданную гражданину, «находившемуся в партизанском отряде с 1 по 13 апреля 1944 года». Десятками устремлялись «в партизаны» члены местной самообороны, карательных отрядов — пытались спастись.

Лес рубят — щепки летят

Иногда участь — это касалось тех же сельских старост, работников сельских и городских управ, пробовали смягчить их же земляки. Ведь порой, получив, хоть и маленькую, но власть, беззлобный и скромный раньше человек превращался в зверя. Но иногда, напротив, пытался заступаться, чем-то помогал, делал послабления, рискуя вызвать неудовольствие «хозяев». Дмитрию Омельчуку во время архивных поисков попадались приколотые к делам письма сельчан в защиту бывших старост. Но их, как правило, следователи не принимали во внимание.

Но, с другой стороны, до 30% арестованных освобождали «за недоказанностью». «Помню, одна женщина обвинялась в том, что выдала фашистам семью евреев, которую расстреляли, — рассказывает историк. — Может, и было такое, но не нашлось доказательств. Другую, работавшую в управе, обвиняли, что она не выдала кому-то из пенсионеров назначенный «новой властью» продпаёк, и тем обрекла на голодание. А она пыталась объяснить, что просто отвечала за раздачу: сколько ей дали — столько и отдала. Так что, были и невиновные, и те, кому удалось избежать наказания за свои поступки. А кто-то, написав заявление на своего знакомого, пытался отвести подозрения от себя».

Отдельная история — женщины, которые сожительствовали с немцами. У одних случалась любовь, другие находили покровителя, чтобы спастись от голода, насилия, угона в рабство. Во всех городах Крыма появились публичные дома, работницы туда набирались как из добровольцев, так и с применением угроз. Бухгалтер Ялтинского противооползневого управления Николай Дешкин, переживший оккупацию, упоминал, что немцы «начали было переговоры со здравотделом об организации во 2-й поликлинике дома терпимости на 50 человек, но когда увидели, как податливы голодные девушки и женщины за кусок хлеба,.. вопрос отпал».

Были такие, что сопротивлялись. Историк Борис Вольфсон после войны собиравший воспоминания крымчан об оккупации, приводил такой случай: «В Джанкойском районе после долгих пыток 16-летнюю девушку Нелю немцы расстреляли за то, что она отказалась сожительствовать с немецким офицером. Негодяй обвинил её в «высматривании» секретных документов в канцелярии… Клавдию Баранникову немцы расстреляли с двумя детьми за отказ сожительствовать с немецким солдатом. После обвинили её в краже вещей».

На замеченных в личных отношениях с немцами тоже писали заявления. Случалось, что семьи, где такие девушки успели родить детей, выгоняли их. Тех же, кто успел уехать с вражескими войсками в Румынию, вылавливали там ещё долго. А, вернув в СССР, давали срок за измену Родине.