Семиклассник Изя Гофман почему-то сразу решил, что не пойдёт с родителями. 29 ноября 1941 года он в последний раз видел отца, мать и двух сестёр — они отправились на Сенную площадь, где «новые хозяева» обязали собраться всех евреев Керчи. Мальчишка побежал к старшей замужней сестре. Она носила русскую фамилию и тоже не пошла на площадь...
11 декабря отмечается День памяти крымчаков и евреев Крыма — жертв нацизма. Десятков тысяч крымчан, виновными перед фашистами только в том, что были «не той» национальности. Истребление их началось с Евпатории. Потом были Керчь и Феодосия, страшный Симферопольский ров с то ли с шестнадцатью, то ли с двадцатью тысячами убитых. И множество балок, воронок и колодцев в сельской местности, где навсегда остались расстрелянные мужчины, женщины, дети, старики.
Вы спросите: почему они не пытались убежать, спрятаться, уехать?
Пытались. Но немногие.
Cмог ли кто-то избежать страшной участи, выяснили krym.aif.ru.
За мгновение до выстрела
В городах приказы явиться в такие-то дни в пункты сбора фашисты подкрепляли облавами. Список домов, где жили еврейские семьи, были на руках у квартальных старост, и они вместе с немецкими солдатами и полицейскими из местных шли «на проверку». Тех, кого находили, вешали тут же, рядом с домами.
И тогда ещё, бросая взгляды на эти импровизированные виселицы, нагруженные чемоданами и узлами люди, пытались сами себе объяснить страшную смерть нарушением приказа. Мысли о том, что их ждёт такая же участь, отгоняли. Казалось невероятным и невозможным предположение, что можно убить столько людей...
Изе Гофману так и не удалось найти надёжное убежище у сестры. Через несколько дней сосед по двору донёс, что она — жена коммуниста. Приехали полицейские и забрали беременную женщину и двух её детей. Изя, бегавший весь день в городе, вечером увидел бумажку на дверях: «Квартира арестована». Влез в окно, переночевал там. На вторую ночь приютила соседка, а потом подростка всё-таки схватили полицейские. С сестрой и её детьми он встретился в камере. Вместе их и повезли расстреливать. Изя на одном из поворотов смог выпрыгнуть из машины. Он спасся.
Пятиклассник Мося Гольдштейн, учившийся в той же школе, сначала прятался у соседей, потом добрался из города в одну из деревень. Там его поймал староста и посадил под замок. Во время очередного авианалёта караулившие «камеру» полицейские сбежали, а дверь почему-то оказалась незапертой. Мальчик побрёл снова в город. Попал в руки полицейских — и вот, уже настоящая камера в городской тюрьме, откуда каждый день забирали людей.
Мосю повезли расстреливать 29 декабря 1941 года. В тот самый Багеровский ров, ставший братской могилой примерно для 7 тысяч керчан. Ко рву подводили партиями, выстраивали в шеренгу — и стреляли по одному. От ужаса у мальчика подкосились ноги, и он упал вниз до того, как раздался «его» выстрел. «Сверху свалились три трупа, и прикрыли меня, — вспоминал потом он. — Когда очнулся от холода, на улице уже смеркалось. С трудом, плохо соображая, я выбрался из рва».
На краю ямы
Бухгалтер Крымского аптекоуправления Илья Сирота 11 декабря пошёл на один из симферопольских сборных пунктов — ныне это Центральный музей Тавриды. Он пережил день и ночь в забитом людьми помещении, видел, как забирают у матерей детей — позже, видимо, сочли это нерациональным, и просто включали их в расстрельные партии. Сирота сам попал в одну из таких, по 40 человек. Вместе с другими обречёнными оказался на краю противотанкового рва на 10-м километре шоссе Симферополь-Феодосия. Увидел, как убивают его сестёр. Перед казнью людей заставляли снимать пальто, куртки, ватники, обувь. Но бухгалтер не успел раздеться: один из немецких офицеров заставил собирать и грузить в машину одежду. Сирота зарылся между тюками с вещами, выбрался из города и добрался домой.
Несколько дней прятался в узкой щели между своим домом и соседским. Жена-украинка носила еду. Потом вместе решили: надо выбираться. И избежавшему смерти человеку удалось выбраться из города. Задержали его в селе. Была ещё одна ночь в сарае с обречёнными, большая яма, на краю которой он стоял.
«Очнулся от страшной невыносимой тяжести и сразу услышал душераздирающие крики. Ничего не соображая он стал из всех сил сдвигать с себя тяжесть и лезть вверх, к чистому воздуху, которым нужно было дышать иначе задохнешься. И когда тяжесть была сброшена, он услышал совсем близко: «Дивись... лизе... живий...» «Нехай... человик жить хоче»... Девочка лет четырёх, вся окровавленная она упорно стояла, плакала и просила:
«Дяденька, не сыпь песок в глазки... ой, дяденька, не сыпь...» И вдруг снова наступила темнота и полная тишина», — вот так Илья Сирота вспоминал эти мгновения. Он выбрался, смог найти убежище и легализоваться в одном из сёл. И его бы не узнали знакомые: пятидесятилетний мужчина выглядел седым измождённым стариком...
Прятали и выдавали
Случалось, что евреи и крымчаки, не полагаясь на слухи об «эвакуации» евреев, «перевозке на сельхозработы», «вывозу на Украину», пытались найти помощь у хороших знакомых, соседей, друзей.
Находились люди, которые, рискуя своей жизнью, жизнями всех своих домашних, давали хотя бы временный приют, помогали достать новые паспорта, свидетельства о крещении, свидетельствовали, что те — не евреи или крымчаки, а украинцы, татары, грузины...
Экономист крымского наркомата коммунального хозяйства Евсей Гопштейн, решил на сборный пункт не идти. «Взяв с собой две перемены белья, плед, небольшую подушку и бритвенные принадлежности, запер квартиру, и ушёл из дома к знакомой русской женщине, — писал в своём дневнике шестидесятилетний симферополец. — Лет двадцать назад я оказал ей услугу примерно такого же рода и спас от расстрела её двоюродного брата, врангелевского офицера».
В доме этой своей знакомой Гопштейн пережил всю оккупацию. Писал дневник, изучал оккупационные газеты, смог переправить в своё убежище некоторые книги.
Случалось и по-другому. После освобождения полуострова вернулась из эвакуации местная жительница Дора Макарычева. Это был не тот Симферополь, из которого она уехала — без знакомых, друзей, родственников. В квартирах, обставленных той же мебелью, жили другие люди. Она расспрашивала многих людей, переживших оккупацию, восстанавливала истории последних дней дорогих ей людей. Всё это потом вылилось в рассказ «Мёртвые говорят». Вот одна из этих историй:
«Дядя Израиль Бакши тоже не пошел. Его приютил сосед татарин, Мустафа Ильясов. Они выросли вместе и всю жизнь проводили свой досуг вместе. Вместе праздновали и еврейские и татарские праздники... Бакши отдал Ильясову весь свой капитал: пятьдесят тысяч, и тот попросился спрятать у себя и его тетку Сарру».
А уже на следующий день Бакши висел на углу Совнаркомовского переулка — его выдала сноха Ильясова, Урие. Она, конечно, боялась наказания за укрывательство, но главным мотивом было имущество Бакши и его тётки Сарры. Ильясов кричал на сноху, пытался выгнать из дома. Этот эпизод, перенесённый Макарычевой из реальности, заканчивался так: «Урие шмыгнула к себе в комнату и через минуту торжественно вынесла и положила на стол, сложенные в стопку: костюм Израиля из добротного черного сукна, несколько пар белоснежного белья, новый отрез шевиота и мягкие сафьяновые сапоги. Она сказала с заискивающей смиренной улыбкой: «Их всё равно немцы поймали бы и это все им бы досталось. Носите лучше вы на здоровье». Старик испуганно посмотрел на «подарок», сердито фыркнул что-то и выбежал из комнаты. Он недолго молился за упокой души друга, и вернулся обратно уже успокоенный. «Аллах знает, что я не виноват», — сказал он сам себе, и запер обновы в сундук».
С начала и до конца немецкой оккупации Крыма рисковали своей жизнью Аджикадыр и Айше Куртиевы из деревни Айма-Кую нынешнего Ленинского района. Они оставили у себя забредшую в деревню женщину с двумя дочерьми. Нина Бакши была крымчачкой и, по замыслу фашистов, подлежала уничтожению. Куртиевы заявили старосте, что она — их родственница. А когда женщина решила пробираться в Керчь, согласились оставить у себя её детей. Семья не воссоединилась после освобождения Крыма: Куртиевых, как и остальных крымских татар, депортировали, девочки уехали с ними. Мать разыскала их только в 1977 году. Спасители семьи Бакши были удостоены почётного звания «Праведник народов мира».
